– Не в этом дело. Тарчевского уже нет в живых.

– О господи! А Маринка?

– А Маринка ваша, думаю, пока жива, но в опасности.

– Но вы ей поможете, правда? Я очень прошу вас. – Галя вцепилась в руку Русанова. От ее напускной грубости не осталось и следа. – Я для вас все что хотите сделаю, только спасите ее, Дима!

– В это время можно откуда-нибудь позвонить? – спросил Русанов.

– Позвонить? – насмешливо переспросил старик. – Может, ты думаешь, что у нас здесь еще и Большой театр есть?

– Так что, значит, неоткуда?

– Ладно, идем к Любе, попросим открыть почту. А вы, девки, сидите тут тихо. Калитку чтобы никому не открывать. Мы придем, стукнем сперва три раза. Потом два. Потом еще три. Ясно?

– Ясно, – ответила за обеих Маша.

7

Петрович с Русановым вышли на почти не освещенную улицу.

– А хорошо у вас здесь, Петрович! – вдруг как-то чересчур восторженно и громко сказал Русанов. – Даже уезжать не хочется. Но ничего не поделаешь, тетка ждет племянничка в отпуск. С тех пор как ушел из ФСБ, ни разу у нее не бывал.

– Ага, теперь я тоже их вижу, – тихо отозвался Петрович. – Слушай, может, мы зря девчонок одних оставили?

– Ничего, я думаю, они пойдут за нами.

Они подошли к почте. Почта здесь, – это Русанов помнил еще с прошлого приезда, – размещалась в большом пятистенном рубленом доме, на одной половине которого сейчас рядом горел свет. Петрович постучал в окно:

– Открой, Люба, это я, Иван…

Выглянула женщина с платком на голове – по всему видать, эта половина пятистенка была жилая.

– Ну что там? А, Петрович.

– Вечер добрый, Люба!

– Какой там вечер, ночь уже. Ты чего пришел-то? Я тут спать уж ложилась.

– Да вот, Люба, позвонить надо. Срочно.

– Случилось, что ль, чего? – встревожилась Люба.

– Да гость, вишь, у меня, из Москвы. Они, московские-то, сама знаешь, колготные, им в самые не подходящие моменты всякие идеи в голову приходят.

– А-а-а, – протянула та, – это который из ФСБ.

– Да чего вы все ФСБ да ФСБ!

– Так больше ж других чужих сегодня не было. А что он из ФСБ, так все уже говорят. А я и сама его помню. Такие не забываются.

– Да ушел он из ФСБ к едрене фене, давно уж. Приехал вот в гости по старой памяти, а тут позвонить срочно приспичило. Улетел и что-то жене забыл сказать. Говорит – важное очень. Говорит, завтра поздно будет звонить – уедет она. Открой почту, а, Люб? Пусть уж позвонит. А то будет потом в Москве трепать, какие мы тут дикие и серые…

– Аи хрен с ним, пусть треплет. Да ладно, ладно, открою. Но ты, старый, мне будешь должен, понял?

Они перешли на крыльцо почтовой половины и вскоре услышали, как женщина изнутри открывает запоры. Наконец звякнула щеколда, на крыльце загорелась лампочка, и дверь распахнулась. Люба в цветном халате, накинутом поверх длинной ночной рубахи, встретила их на пороге.

– Ну, здравствуйте еще раз, – сказала она, адресуясь главным образом к Русанову, и пошла вперед, зажегся свет.

– Вон там телефон, – кивком показала она Русанову. Потом повернулась к деду: – Пошли вон, сядем. Тут у меня парочка стульчиков есть. Не будем человеку мешать.

– Ну говори, старый, копают, что ль, чего? – проговорила она тихим голосом, когда Русанов скрылся за перегородкой переговорной.

– Ты это про что, Люба? Чего копают-то? Яму, что ль, какую? – с ухмылкой спросил тот.

– Да брось ты дурачком прикидываться.

– Да когда это я, прости господи, прикидывался?

– Ну скажи, ради бога, копают под директора или нет?

– Много будешь знать, скоро состаришься. Как я.

– Состариться я не боюсь. А боюсь я, что состарюсь, а жизнь у нас тут так и не переменится.

– Да зачем ее менять-то? Что хотели, то имеем. Кто на митингах громче всех кричал: скинем, мол, директора, новая жизнь начнется!

– Так ведь сколь уже времени, дед, расхлебываем. Сколь еще-то можно?

– А ты вон у Бога спроси, сколько он еще вас наказывать будет.

– Ишь ты, «вас». А ты, стало быть, ни при чем… Парень-то твой из ФСБ будет?

– Да какой там ФСБ! В отпуске он. Проездом, к тетке собрался.

А Русанов в это время уже говорил с Португальцем.

– Привет, Серега!

– А, Финик, привет, коль не шутишь. Ну что там у тебя случилось?

– Еще не случилось. Но может. Сам понимаешь, раз звоню – значит, дело серьезное. Слушай внимательно.

– А когда у тебя были дела несерьезные?

– Ты можешь завтра за мной сюда заехать?

– В Балышево? Ну смогу после работы.

– Нет, с утра. Можешь? Чем раньше, тем лучше.

– Ничего себе! Часа три туда, часа три – обратно, а к девяти мне на работу… Это ж во сколько ж я выехать должен?

– Часа в три.

– Математик несчастный! Да ведь сейчас уже почти одиннадцать! Это все, что ты хочешь?

– Нет. Еще мне нужно три билета на самолет. На завтра. И тоже – чем раньше вылет, тем лучше. Можешь устроить бронь?

– Три? Ты что, директора рудника с бухгалтером решил для дачи показаний с собой захватить?

– Ты мне не сказал, Серега. Ты можешь это сделать?

– Когда я их буду делать-то, Финик! Вернемся – посмотрим, понял? Так что где-то к половине шестого жди меня. Авантюрист! Давай рассказывай, куда подъезжать-то.

– Вон он, выходит, – сказал напарнику похожий на первобытного человека директорский пристебай Мишка, тот самый, что когда-то подставил Галю с камнями. – Я ж тебе говорил, что надо было ему сразу вломить, как только он от Петровича вышел.

– Тебе чего хозяин сказал? Следить и не связываться.

– Да он же, гад, теперь всем отзвонит. Завтра знаешь сколько ментов понаедет.

– Ну ты и псих! Чего он знает, если он весь день просидел у деда? Да ему небось и дела нет до нашего рудника, тем более что из КГБ его выперли. В отпуск едет.

– А че он тогда к Гальке поперся?

– Может, нравится она ему. Трахнуть хочет.

– Еще чего?! – взвился первобытный Миша.

– А ты что думаешь, только ты ее трахнуть хочешь?

– Ну и че мы тогда за ним ходим, если он всего лишь черную бабу натянуть хочет?

– Сказал хозяин – вот и ходим.

– Эй ты, мужик, что-то харя мне твоя не нравится! – закричал Миша приближающемуся Русанову и резко рванулся вперед.

Федя не успел его задержать.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 5 ИЮНЯ

1

Португалец появился около дома Петровича даже раньше, чем договаривались. Было пять утра, когда он, потягиваясь, выбрался из машины. Огляделся вокруг, вдохнул полной грудью бодрящий утренний воздух.

– Красота! – сказал он и постучал в калитку.

Тут же, словно и не ложился, выскочил одетый Русанов, украшенный небольшим фингалом под глазом.

– Привет, старик. Как ты вовремя!

– Тебя что, уже пытали? – пошутил Португалец.

– Да нет. Просто нашелся ревнивец, с которым мы делили невесту…

– Ого! Чужих невест уводишь? А на кой тебе? Ты что, решил обратиться в ислам и стать многоженцем?

– Да как тебе сказать… Ну, во-первых, мы с Лизой разводимся. Это я тебе уже говорил. Даже развелись, а не разводимся, осталось только документы получить. Во-вторых, ситуация осложнилась тем, что меня запомнили как офицера ФСБ. Вот директор комбината и насторожился. Подослал каких-то своих качков. Вот и пришлось притворяться шлангом: из ФСБ, дескать, меня выгнали, а сюда я приехал не для дела, а для удовольствия – за своей ненаглядной невестой Галей.

– Это которая из них Галя? – спросил Португалец, с интересом разглядывая девушек, выносящих на крыльцо приготовленные в дорогу сумки.

– Ты чего, совсем дурной? Я ж говорю: притворяться пришлось. К счастью, а может, к несчастью, – сказал Русанов, потирая синяк, – один из качков как раз по этой Гале сохнет. Ну и сунулся права качать, подтвердил, так сказать, мою версию. Сегодня доложат начальству, что Галя похищена влюбленным маньяком. А вот со второй девушкой, с Машей, посложнее. Нужно как можно оттянуть тот момент, когда директор всерьез озаботится моим приездом и исчезновением девушек. Конечно, я дал Петровичу инструкции, что говорить по поводу внучки, но желательно сегодня же, в крайнем случае завтра организовать здесь обыск и изъятие документов, чтобы не спрятали концы в воду. По рассказам Маши, в документах есть все. Если наиболее активными партнерами рудника являются дочерние фирмы наших «Самоцветов», то картина становится абсолютно ясной. А с показаниями моих девчонок директору и всей его воровской лавочке точно хана.